Если бы мертвые на его глазах восстали из своих могил, это едва ли удивило бы его, потому что в последние дни он встречал одно чудо за другим. Большая часть того, чего пламенно желала его душа, чего он искал, о чем он молился, исполнилась так, что это далеко превзошло его надежды. И через какое множество крови и ужасов Господь провел своих избранных, чтобы помочь им найти высочайшую цель.
От Эвриалы он знал, что ее желание приобрести душу Мелиссы для христианской веры исполнилось и что девушка желает крещения. Это еще не было подтверждено ему ею самой, потому что она в течение девяти дней, лежа в горячке, находилась между жизнью и смертью, а с тех пор он целую неделю оставался в городе для приведения дел Полибия в порядок. Теперь задача, которую он намеревался довести до хорошего конца, была разрешена. Он мог оставить город и снова увидеть молодых людей, которых любил.
У сада Полибия он расстался с ним и с его сестрою и повел затем Герона и старую Дидо к маленькому дому, который его бывший господин назначил для них на своей земле.
Резчик не мог навестить своих выздоравливавших детей до получения на это позволения от врача; и этот несчастный человек не мог удержаться от удивления и был глубоко тронут, найдя в своем новом доме не только рабочий стол с орудиями его ремесла, воском и камнями, но и несколько клеток с птицами, в числе которых одного скворца.
О принадлежностях мастерской позаботился по поручению Полибия бывший раб, а теперь свободный Аргутис; птицы же были подарком христианки Агафьи.
Все это было утешением в горести, и когда резчик остался наедине со старою Дидо и осмотрел все это, он разразился громкими рыданиями. Раба невольно последовала его примеру; но он запретил ей это с грозной и угрюмою бранью. Она сначала испугалась, но вслед за тем из глубины ее верного сердца раздалось радостное восклицание: «Хвала богам!» Этою бранью, утверждала она, началось новое благополучие Герона.
Солнце приближалось к закату, когда Андреас подходил к дому Зенона, очень длинному строению, выкрашенному белою краской. Путь вел его через пальмовую рощу, которая принадлежала уже к имению христианина. Желание увидеть милых больных побуждало его идти так быстро, что он скоро нагнал другого путника, который прохаживался здесь в вечерней прохладе. Это был врач Птоломей.
Он весело и радостно поздоровался с Андреасом, и последний понял, о ком говорил врач, когда, не дожидаясь с его стороны вопроса, вскричал:
– С сегодняшнего утра мы перевалили через гору! Горячка исчезла. Пестрые призраки покинули ее, и после полудня она заснула. Когда я оставил ее час тому назад, она спала крепко и спокойно. До сих пор ее потрясенная душа жила точно во сне, но теперь, когда горячка исчезла, скоро вернется и сознание. Она еще никого не узнает – ни Агату, ни госпожу Эвриалу, ни даже Диодора, которому я вчера мог позволить на одно мгновение посмотреть ей в лицо. Чтобы ее не беспокоил шум детей, мы перенесли ее из большого дома в сад, в маленькую виллу напротив места молитвы. Там спокойно и прекрасно, и воздух свободно доходит до нее через широкую дверь веранды. Императрица не могла бы пожелать для себя лучшей комнаты во время болезни. И как Агафья ухаживает за нею! Ты прав, что шагаешь так скоро. Вон там угасает последний отблеск солнца, и скоро начнется божественная служба. Диодором я тоже доволен, юность такая почва, на которой моему искусству легко пожинать лавры. Только когда душа потрясена так глубоко, как душа Мелиссы и ее брата, дело и при молодости подвигается не так быстро вперед. Однако же, как я сказал, мы находимся по ту сторону болезни.
– Слава Богу, – сказал Андреас, – подобные вести молодят, я мог бы бегать, как мальчик.
Здесь они вступили в хорошо содержавшийся сад, который широко раскинулся позади длинного дома Зенона. На зеленых лужайках возвышались прекрасные группы старых высоких деревьев и великолепных кустарников. Вокруг одного источника цвели на тщательно обработанных грядах прекрасные цветы. Пальмовая роща замыкала сад и бросала тень на садовую церковь Зенона, площадку, окруженную, точно стеной, густыми кустами тамариска.
Маленькая вилла, где находилась комната больной Мелиссы, стояла среди зелени, и веранда, к широко отворенной двери которой была перенесена постель страждущей, как только сделалось прохладнее, была обращена к саду, к пальмовой роще и к месту молитвы, окруженному нежными ветвями тамариска.
Агафья сидела около Мелиссы, и когда большие и малые фигуры, которые только что пересекли сад в одном и том же направлении, исчезли за тамарисковой изгородью, молодая христианка с любовью посмотрела в слишком бледное, нежное лицо своей страждущей подруги, осторожно прикоснулась губами к ее лбу и прошептала спящей, точно та могла слышать ее голос:
– Я иду только для того, чтобы помолиться за тебя и за твоего брата. – С этими словами она вышла в сад.
Немного спустя послышались глухие, ради спокойствия больной, удары в медную доску, которые возвещали маленькой общине начало богослужения. Оно отправлялось каждый вечер, не беспокоя больную, но сегодня этот приглушенный звон разбудил ее. Она в недоумении посмотрела вокруг себя и хотела встать, но была слишком слаба для этого.
Ужас, кровь, раненый Диодор, Андреас, осел, который вез ее ночью, таковы были образы, теснившиеся в страшной путанице ее проснувшегося ума.
В Серапеуме она тоже часто слышала резкий звон меди. Не там ли она? Не во сне ли она видела свое ночное путешествие со своим раненным женихом? Может быть, она лишилась чувств в этих страшных комнатах для мистерий, и звон меди пробудил ее. При этой мысли по ней пробежал холод.
Она в страхе не решалась открыть глаза, чтобы не встретить снова чудовищных изображений на стенах и повсюду.
Вечные боги! Если ее бегство из храма и спасение Диодора Андреасом были только сном, то дверь могла отвориться каждое мгновение, и мог явиться египтянин Цминис или какой-нибудь из его сыщиков, чтобы потащить ее к самому страшному из людей. Она уже не раз просыпалась наполовину, и когда при этом на нее нападали подобные мысли, то она снова лишалась возвращавшегося сознания, и ее снова потрясала лихорадочная дрожь.
Но на этот раз ей казалось, что голова ее стала свежее, туман в глазах рассеялся, звон в ушах исчез.
Уже при первой попытке прийти в себя ее пробуждавшийся ум сказал ей, что если она находится еще в Серапеуме, и отворится дверь, то Эвриала может войти к ней, чтобы ободрить ее, чтобы сжать в своих материнских объятиях, чтобы и ей…
Здесь она внезапно вспомнила об обещаниях, которые нашла в писаниях христиан. Она вспомнила с величайшею ясностью, какого любвеобильного утешителя она нашла во Христе и с какою радостью она призналась Эвриале, что исполнение времени теперь действительно наступило для нее и что она ничего не желает искреннее и глубже, как сделаться христианкой.
Лежа в полном сознании со сложенными руками на груди, которую вздымало и опускало тихое, мерное дыхание, она думала об Учителе христиан и обо всех прекрасных обетованиях, которые она нашла в Нагорной проповеди и которые, конечно, относились и к ней. И Мелиссе казалось, как будто голова ее покоится на плече Эвриалы, и она видит озаренный тихим светом и обращенный к ней лик Спасителя.
Ее телом овладела какая-то странная истома. Она испытывала уже совершенно такое же чувство и ясно вспомнила, где и когда. Совершенно так же она чувствовала себя после того как ее возлюбленный в первый раз открыл ей свое сердце, когда она в ночном мраке отдыхала на мраморной скамье возле него, и мимо них с пением проходила процессия христиан. Она тогда приняла их за блуждающие души умерших и… как это странно!.. Нет, она не обманывается: она и теперь слышит пение, которое тогда так радостно настроило ее, несмотря на строгую торжественность своих звуков.
Она не помнила, когда оно началось, но и на этот раз оно пробудило в ее душе какое-то горькое и вместе с тем сладкое чувство сострадания. Только это сострадание охватило теперь глубже, чем тогда: ведь она теперь знала, что оно может относиться ко всем людям, так как они дети одного и того же Отца, что они ее братья и сестры.
Только откуда слышатся эти дивные звуки? Неужели она – и легкая дрожь пробежала по ней при этой мысли, – неужели она не находится в числе живых? Неужели сердце ее перестало биться тогда, когда Спаситель, после Его путешествия на осле ночью через пролитую кровь, принял ее в свои объятия, и все потеплело вокруг нее? Не находится ли она теперь в небе блаженных? Андреас так прекрасно описывал его; однако же вздрогнула при этой мысли. Но разве это не безумие?
Если она действительно принадлежит к числу мертвых, то страх и бедствие миновали навсегда. Она снова найдет мать, и, что бы ни случилось с ее домашними, она может помогать им отсюда, как она делала это на земле, и, наверное, встретит их здесь рано или поздно снова.
